Ад Лабрисфорта - Страница 69

Кровать в комнате Полли была аккуратно застелена, на полках расставлены книги и игрушки. В платяной шкаф не нужно и заглядывать: и так ясно, что вся одежда разложена там по местам.

Миссис Пинго выдвинула ящик письменного стола.

– Вот здесь все её школьные тетради и учебники, видите? Если хотите, можете посмотреть. Или даже – возьмите что-нибудь на память.

– Ну что вы…

– Нет, правда, возьмите. Мне будет приятно. Я рада, что кроме меня кто-то ещё помнит о дочке.

– Спасибо, миссис Пинго.

Патриция наугад вытащила из стопки какую-то тоненькую тетрадь и спрятала в сумку.

– Вот это, – Клементина указала на подоконник, – её любимый кактус. Она посадила его сама, во-от таким маленьким.

Теперь кактус был в высоту не меньше тридцати сантиметров.

– И рисунки тоже её?

Патриция подошла к кровати, над изголовьем которой вся стена была завешана рисунками. Одни держались с помощью кнопок, другие – на скотче.

– Да, Полли любила рисовать.

Ничего особенного в картинках не было – обычные детские рисунки с нарушением перспективы, пропорций и логики, более или менее удачные. Краски сильно выцвели и потускнели. Можно было бы просто кивнуть, сказать Клементине что-нибудь незначительное и отойти от кровати, но Патриция смотрела на рисунки, не отрываясь. Не меньше чем на десятке из них были нарисованы бабочки. По одной или по несколько, на цветном фоне или посреди белого листа.

– Тут, в основном, её последние рисунки, – объяснила Клементина. – Эти бабочки – вы заметили, да?

Патриция молча кивнула.

– В последнее время она рисовала их очень часто, здесь ещё не все. Я всё удивлялась – потому что вообще-то Полли никогда не любила никаких насекомых. Знаете, некоторым детям интересно рассматривать жуков, стрекоз и всякую такую живность. Но не Полли, ей всегда это было неприятно, можно сказать, она их боялась. И бабочек тоже. Однажды, когда она была совсем крошкой, в её спальню попала огромная ночная бабочка. Полли ужасно испугалась, так плакала. И потом отказывалась ложиться в комнате спать, хотя я пришлёпнула ту бабочку веником и выбросила. И вдруг появились эти рисунки, так много… Она говорила, что рисует то, что ей снится. Я спрашивала – неужели ей снятся бабочки? А она вовсе непонятное отвечала – что бабочка, как им рассказала учительница в школе, в древности считалась символом души. А то, что ей снится – не бабочка, а что-то другое, только похожее на бабочку. Всё это было так странно слышать от ребёнка… я даже подумала: наверное, эта учительница во всём и виновата, наверное, она какая-нибудь ненормальная и пугает детей всякими выдумками. Но когда я попыталась выяснить у Полли – ну, стала задавать разные наводящие вопросы и всё такое – она сказала, что учительница тут ни при чём. А вот папе стоило бы бросить строить лабиринт. Я помню весь этот разговор, как будто он был вчера… Простите, я столько говорю, а ведь вам всё это неинтересно.

– Нет, что вы, миссис Пинго, как раз наоборот. – Хотя бы сейчас Патриция могла ответить Клементине искренне, без всякого вранья.

Некоторым бабочкам Полли старательно раскрасила каждое крыло, прорисовала усики и глаза по бокам головы, другие были схематично, совсем по-детски набросаны, а третьи и вовсе напоминали три параллельные линии, перечёркнутые крест-накрест. Центральная линяя, более длинная чем две боковые, находилась посередине образующего крылья «икса» – это было «тело» бабочки. Или рукоять чего-то другого, только похожего на бабочку. Смотря что девочка хотела изобразить.

– После того, как стало ясно, что Полли не найдут – продолжала рассказывать миссис Пинго, когда они спускались на первый этаж, – я просила Грэгори, чтобы он одумался хотя бы теперь. Ведь это был знак… это было наказание божье за то, что он построил эту проклятую тюрьму. Вы, может, посчитаете, что это бредни выжившей из ума старухи, но я верю в такие вещи, всегда верила… А вот Грэгори нет. Но в конечном счёте он за это и поплатился…

Знаете, что он мне сказал тогда? «Если это наказание божье, пусть этот бог, который отнял у меня дочь, убирается в ад». После несчастья с Полли Грэгори вообще изменился. Стал таким замкнутым, и, случалось, даже со мной вёл себя грубо. Прежде-то за ним такого никогда не водилось. Одним словом, его тоже как подменили…

Несколько лет они промучились с этим строительством. Оно ужасно затянулось, его то и дело приостанавливали – по разным причинам. Но полностью работы так и не свернули. Сначала они рыли эту скалу, прокладывали коммуникации. Потом возводили само здание… Всё это тянулось пять лет. Но всё-таки Грэг закончил то, что начал. И в самые последние дни, кода там всё уже было готово, случилось несчастье. Грузовик, в котором он ехал, сорвался с обрыва и упал в море. И я осталась одна… Да, можете считать меня суеверной и сумасшедшей, но иногда я думаю, что эта тюрьма не захотела его отпускать. Она украла его сердце. Где всё началось, там и закончилось всё…

– Нет, я не думаю, что это суеверие. – Второй раз за этот вечер Патриция сказала Клементине абсолютную правду.

– И вы всё это время так и прожили одна, миссис Пинго? – задал вопрос Уэсли.

– Да. Я любила Грэгори, несмотря на то, что в последние годы жить с ним было тяжело. Но я никогда не думала о том, чтобы снова выйти замуж. А дети… через год после несчастья с Полли я заболела, и мне сделали операцию, после которой детей у меня больше быть не могло.

Визит становился всё более тягостным. Наконец Уэсли и Патриция собрались уходить – и, кажется, это стало облегчением для всех троих. Только на пороге Патриция отдала миссис Пинго кулон её дочери. Клементина молча взяла подвеску. Её взгляд опять сделался отсутствующим. Но тут же она очнулась от своего мимолётного забытья, схватила Патрицию за запястье, положила вещицу ей в руку и накрыла сверху своими ладонями.