Ад Лабрисфорта - Страница 81

Вдруг Уэсли остановился, как вкопанный.

Малышня на детской площадке.

Он спиной почувствовал взгляд и обернулся.

Дети устроили «кучу малу» в песочнице, но один из них во время этой возни умудрялся смотреть на Флэша, не отрываясь. Он выглядел не десятилетним, как в первую их встречу, а гораздо младше, на пять-шесть лет. Но это был именно он, мальчик из лабиринта, темнокожий ребёнок с голубыми глазами. Не узнать его было невозможно.

Бесконечно долго – целую минуту – они смотрели друг на друга.

«Иногда, очень редко, я ухожу, и где-нибудь гуляю», – так мальчишка сказал, когда они виделись в прошлый раз. И ещё он сказал…

Ребёнок перешагнул через бортик песочницы, оставив своих товарищей по игре. Но к Уэсли он не подошёл, а, присев на корточки, начертил что-то указательным пальцем в пыли.

«Иногда я ухожу, и где-нибудь гуляю. Или рисую… на стенах, или на чём-то ещё».

«Это ты написал ту цифру и то слово в моей тюремной камере», – без слов обратился к мальчику Уэсли. Он не спрашивал, потому что правда и так была ему известна.

Мальчик ничего не ответил – ни вслух, ни мысленно. Но его рука повторила то же движение, палец ещё раз провёл в пыли две короткие параллельные линии. Одиннадцать.

– Нет. – Кажется, Уэсли произнёс это вслух. Но ребёнок молча кивнул, поднялся на ноги и вернулся к остальным малышам. Всё, что мог, он сделал.

Флэш стоял, не в силах двинуться с места. Что это значит? Лабрисфорт устроил так, что он просто «перескочил» десятый мир, попав сразу в одиннадцатый? Или… Или он, Уэсли, допустил какую-то ошибку?.. Ошибку в предположениях?

Не обращая ни на кого внимания, безразличный к тому, что подумают о нём проходящие мимо пешеходы (ещё бы – задумываться, это же всё ненастоящее, всё обман, театр с город величиной), Флэш сел на бордюрный камень. И замер, словно боясь пошевелиться. Казалось, любое движение может разрушить возникшую вдруг внутреннюю тишину.

Ненастоящий двор, ненастоящий город со всем, что в нём было, начиная от детских игрушек в песочнице и заканчивая фабриками и заводами – представился какой-то огромной машиной, механизмом, все детали которого подобраны и подогнаны друг к другу. И этот механизм мог бы действовать, двигаться вечно, потому что на месте износившейся детали тут же появлялась точно такая же новая. Но движение это не приводило ни к чему, не имело никакого смысла, как езда игрушечного поезда по железной дороге, рельсы которой замкнуты в кольцо.

Ненастоящий город… но ведь на самом деле он ничем не отличается от настоящего. Не считать же эту синюю высотку действительно значительным отличием…

«Да, я ошибся». Пора посмотреть правде в глаза и признать это.

Есть город, а за городом – море, а в море – остров, на котором Грэг Пинго, не пожелав поступиться какими-то собственными выгодами, построил не совсем обычную тюрьму. И с тех пор эта тюрьма, как магнит, притягивает к себе темноту. Но вовсе не великое космическое зло, не вселенское неназываемое тёмное начало. Ту темноту, которая сидит у каждого человека внутри. Приходит момент, когда почему-то вдруг не можешь с ней справиться и – хоп – глазом моргнуть не успеваешь, как ты уже на крючке.

Однажды, дрожа от холода в лабрисфортском карцере-«морозилке», он подумал, что угодил туда потому, что начинает становиться такой же сволочью, как большинство заключённых. Выходит, ошибся. Не начинал. Всегда был – иначе вообще не попал бы в Лабрисфорт. И не важно, что он не совершал таких преступлений, как Джо, Филдингтон или Мьют. Была Полли Пинго, ради которой он не мог рисковать своей драгоценной жизнью. И это было только начало. Как там сказала Патриция?.. «Воплощённое стремление к превосходству»?..

Господи, ведь почти то же самое ему говорил этот сумасшедший убийца, Мьют. Говорил и в тюремном дворе, и на берегу кровавой реки. Может, он и законченный псих, но в проницательности ему не откажешь. Он не утруждался психологическими методами исследования – просто взял и попал в точку.

«Они считают себя лучше других… Ты говоришь так, потому что ты – один из них». «Ты не знаешь ни жалости, ни сострадания. Тебе всегда нужно быть впереди, и больше всего ты боишься оказаться вторым». «Лабрисфорт призвал не одного меня, Уэнди. Не одного, нет».

Дело Гэба Уинслейта было только предлогом. Способом привести в действие механизм тщеславия. Ну естественно: кто, как не великий журналист Уэсли Флэш поведает миру правду о тюрьме на острове? Хотя сесть в тюрьму, из которой нет выхода – чересчур безумный поступок даже для самого отчаянного репортёра. Чересчур безумный, чтобы совершить его совсем, полностью добровольно. Приманка оказалась слишком притягательной. Ловушка захлопнулась.

«Да, Пат, ты была права. Наверное, ты не порадовалась бы тому, что ход твоей мысли совпал с выводами безумного – но что есть, то есть. Во всей этой лабрисфортской истории есть огромная доля грёбаного субъективизма. Похоже, я хуже, чем думал о себе. Ха-ха… Если бы Лабрисфорт, фигурально выражаясь, не сидел у меня внутри с рождения – ну, или лет с восьми-десяти – в тридцать лет я бы, выражаясь самым прямым текстом, не сидел внутри Лабрисфорта».

Вот вам и отгадка – ошибка в счёте ровно на одну единицу. (И снова маньяк на высоте: как он и предсказывал, нашлась она именно в одиннадцатом мире). Первая лабрисфортская параллель – не на острове в море, а гораздо, гораздо ближе.

«В одиннадцатом мире тебя ждёт смерть» – предрёк Грэгори Пинго. Что же, самое время помереть со смеху. А что ещё остаётся делать, когда понимаешь, что всю жизнь таскал целый ад в своей собственной голове?