Ад Лабрисфорта - Страница 82

Поэтому Лабрисфорт всегда и оказывался на шаг впереди. Не зря же двойник Уэсли, обитатель огненного мира, выглядел таким довольным, когда Флэш обещал его уничтожить. Своей злостью Уэсли лишь умножил силу своего внутреннего чудовища.

«Если ты сбежишь, ты проиграешь, и окажешься слабаком, – сказал Двойник. – (Но ты же не хочешь быть слабаком? – этого он не сказал, но прекрасно знал, что дело обстоит именно так.) Ты не выберешься. Ты – мой. И навсегда останешься моим».

Правда, Уэсли с великим трудом всё-таки удалось выдавить из себя, что «ему плевать, окажется он слабаком или нет». Случилась такая досадная неприятность. Жертва чуть было не ускользнула, отделавшись лёгкой слепотой. Но Лабрисфорт в два счёта наверстал упущенное. Ведь о настоящем побеге, о настоящем освобождении речи не было – Уэсли до последней минуты был полон гнева и грозился прикончить Двойника.

Всего-то и нужно было – привести в движение другую марионетку из этого же театра, Джейкоба Саммерса. Этот актёр лабрисфортской сцены уже давно добровольно опутал себя не просто нитками, а настоящей паутиной из собственного стремления к власти и страха её лишиться. И теперь достаточно одного щелчка пальцами – хлоп! – господин мэр простреливает себе башку. А борец со злом Уэсли Флэш гордо полагает, что восторжествовала справедливость, и возмездие настигло виновного – конечно, благодаря его, Флэша, самоотверженной борьбе с огненноглазым демоном. Возможна одна победа – значит, возможна и другая! И вот Уэсли Флэш уже спешит продолжить борьбу – что Лабрисфорту и нужно. Ведь Уэсли Флэш обсчитался, он не мог причислить свой обожаемый внутренний мир к числу гадких лабрисфортских параллелей. Не мог и предположить, что они, параллели – не что иное, как порождение этого самого внутреннего мира. Ну, если и не совсем – то, как минимум, наполовину. Он не мог причислить, не мог предположить – и в итоге сам купил себе билет в один конец.

«Не удивлюсь, если на часах сейчас ровно одиннадцать ноль-ноль», – подумал Флэш. Рядом всё так же играли дети, и гуляла по двору женщина с коляской, и другая домохозяйка выгружала покупки из машины. А слева, чуть в отдалении, возвышалось синее здание с зеркальными стёклами.

«Лучший способ борьбы для тебя – размозжить кирпичом собственную голову, – сказал внутренний голос. – Но ты на это не решишься, твоя голова для тебя слишком важна, не так ли?» Уэсли захотелось рассмеяться и согласиться с этим голосом.

Но он не сделал ни того, ни другого. Пусть и недолгое время, но он был слеп, и узнал про голоса несколько больше, чем многие зрячие. С собственным внутренним голосом нельзя соглашаться или не соглашаться, потому что это – ты сам. А голос в его голове был чужим.

И, поняв это, он действительно рассмеялся – но уже по своей воле.

Другая сторона

Тиканье часов, которого Патриция обычно – почти всегда – не замечала, стало невыносимым. Она поняла, что больше не в состоянии просто сидеть за столом и ждать непонятно чего.

Но что она сейчас может сделать? Снова поехать в Лотлорн? Ожидание в кабинете превратится в ожидание в пути, а когда она приедет, всё наверняка уже закончится – так или иначе.

Всё закончится… Всё закончится там, где началось. Что-то в этом роде, кажется, сказала Клементина Пинго, вспоминая о случившемся с её мужем. Но ведь это только для Грэгори всё началось с тюрьмы, когда он взялся за строительство. А она, Патриция, и Уэсли, не имели к этому никакого отношения. Начало их лабрисфортской истории совсем в другом месте – около пруда в парке «Перекрёсток»!

Патриция вскочила, схватила со стола ключи от машины и от офиса, сгребла в охапку сумку и плащ – и выбежала за дверь, как будто её сдуло ураганом.

Флэш отправился к острову… И, наверное, это правильно. Но её путь лежит не к лодочной станции в Лотлорне. Её цель куда ближе, в каких-нибудь пятнадцати минутах езды.

За прошедшие двадцать лет в парке мало что изменилось. А что может здесь так уж сильно измениться? Те же клумбы – сейчас на них доцветают последние осенние астры и георгины, – те же аллеи, обсаженные тополями и липами, те же газоны. Скамейки раньше были другие, попроще. Теперь поставили новые, на узорных кованых ножках. Но поставили, естественно, там же, где стояли прежние.

Медленно шагая по парку, Патриция сама почти не верила в то, что два десятка лет избегала бывать тут. Интересно, что бы сказали её пациенты, знай они об этом…

Народу в той части «Перекрёстка», где располагался пруд, сегодня оказалось немного. Несколько матерей с малышами; мальчишка, в одиночестве гоняющий футбольный мяч; парень с девушкой – почему-то на разных концах скамейки – видно, только что поссорились. В отдалении маячили два типа подозрительно нетрезвой и бродяжьей наружности. Вот и всё.

Конечно, для семейных пикников сейчас не время. Сырость, ветер, холод. Желающих прогуливаться в такую погоду мало.

«Но их не так мало, как в тот день двадцать лет назад – правда? Хотя тогда было лето, было солнечно и тепло…»

Всё, хватит топтаться на месте, изображая ходьбу. Патриция ускорила шаг. Вскоре из-за деревьев показалась зеленовато-свинцовая гладь пруда. Усилием воли заставив себя не остановиться, не повернуть прочь, Патриция подошла к самому берегу.

«Кажется, я стою на том самом месте. Или нет? Тогда я прошла чуть дальше… и чуть ближе к воде».

Сырой холод забрался под одежду, заставив Патрицию содрогнуться. А может, дело было вовсе не в холоде.

«Вот, я здесь. Но зачем?»

Вода у берега была тёмной – казалось, что дно пруда не понижается, а обрывается отвесно. Подступив совсем близко к краю, Патриция заглянула в глубину – так заглядывают не в большой открытый водоём, а в колодец, который сверху представляется бездонным. Заглянула – и увидела своё отражение.